– Или малость пьяным, как твой папа, – сказал Бердышев.
Наступила резкая тишина. Секунд на пять. Потом все случилось очень быстро. Иринка рванулась в проход между партами, со звоном залепила Бердышеву учебником по щеке и выскочила из класса. Но все же она чуточку опоздала. Борька Сухоруков дотянулся до Тольки раньше и успел отвесить ему по загривку могучего леща. Поэтому Журка оказался только третьим. Он перелетел через парту с Лавенковым и Светкой Гарановой и кулаком врезал Тольке между лопаток. И выскочил следом за Иринкой.
Иринка стояла в конце коридора. Вцепилась в батарею и смотрела в окно. Коротко оглянулась на Журку. Глаза были блестящие, но сухие.
– Не вздумай зареветь, – сказал Журка.
– Не вздумаю. Из-за какого-то идиота…
Но она часто дышала, и Журка понял, что разреветься она все-таки может.
– Ришка, – сказал он, – Бердышев просто тупая свинья. А за тебя все ребята…
Подошли Сухоруков и Горька. Почему они здесь? Выскочили следом? Или Маргарита выставила? Грабля потоптался и неловко сказал:
– Спасибо, парни…
Ему не ответили, не до того было. Он вздохнул и отошел. Горька сообщил задумчиво:
– Я Бердышеву въехал по уху. Для комплекта.
Иринка вдруг сказала:
– Ох, ребята, будет нам теперь! И все из-за меня.
– Почему из-за тебя? – возмутился Журка. Но тут же почувствовал внутри противный холодок. Из-за Иринки или нет, а все равно "будет". Что ни говори, а устроили в классе свалку, самовольно ушли с урока. С Журкой такое случилось впервые. Но он коротко вздохнул и храбро сказал:
– Пускай. Мы не виноваты.
Но, конечно, оказалось, что они виноваты. В безобразном поведении, в срыве урока и варварском избиении товарища. Именно так заявила Маргарита Васильевна, когда после пятого урока оставила своих питомцев на собрание: разобраться в их "чудовищных поступках". И ладно, если бы разбиралась она одна. Покричала бы, записала бы в дневники – и топайте домой. В общем-то она была не злопамятная. Но, едва началось собрание, появился Виктор Борисович.
– У-у, держись, ребята… – тихонько протянул Митька Бурин. А Журку слегка затошнило от противного страха: все знали, что Виктор Борисович – гроза и бич всяких нарушителей.
– Маргарита Васильевна, пригласите виновников происшествия к доске, – сухим голосом распорядился он и сжал рот в красную точку. Посмотрел, как Журка, Горька, Иринка и Грабля выбираются из-за парт, и повторил громче: – Да-да, к доске. Вот сюда! – Он ткнул острым пальцем. – Вот на это место! Чтобы все видели паршивцев, которым не место в советской школе! – И взвизгнул: – Живо!
Они – что делать – стали у доски понурой шеренгой.
– Отвечайте! – крикнул Виктор Борисович.
Легко кричать "отвечайте". А на какой вопрос отвечать? Что говорить?
– Долго будем молчать? – вдруг, совершенно успокоившись, поинтересовался Виктор Борисович. И по-мальчишечьи забегал вдоль шеренги. Тогда Журка услышал сумрачный Горькин голос:
– Чего отвечать-то?
– Молчать! – снова взвизгнул завуч. – Ничтожные болтуны! Отвечайте, как вы посмели! Да, как вы посмели устроить это надругательство над школьными правилами?!
Надо было отвечать. Кто ответит? Горька? Но он ударил Бердышева последний. Грабля? Но с него какой спрос? Он врезал Тольке просто от благодарности к Иринке: потому что она заступилась перед Маргаритой. Сама Иринка ответит? А Журка, значит, будет прятаться за нее?
Журка поднял глаза:
– Потому что Бердышев обругал отца Брандуковой… – сказал он негромко, но, кажется, без дрожания в голосе.
– Вот как! – язвительно воскликнул Виктор Борисович. И тут же торопливо вмешалась Маргарита Васильевна:
– Но послушай, Журавин, разве это правильно?.. Виктор Борисович, не волнуйтесь, у вас же сердце!.. Скажи нам, Журавин, разве можно в ответ на слова, которые тебе не понравились, пускать в ход кулаки? Да еще так дружно и остервенело?
Она говорила спокойно, почти ласково, и Журка немного осмелел:
– Когда как…
– Что значит "когда как"? – Голос у нее слегка ожесточился. Когда четверо на одного, на беззащитного товарища – можно? Тут и нервы позволено распускать, и руки? А если кто-то сильнее или взрослее, вы бы, наверно, вели себя с ним сдержаннее. Разве не так, Журавин? А?
Журка пожал плечами.
– Не знаю…
– Нет, знаешь! Со мной бы ты, наверно, не стал драться, если бы даже и обиделся. А?
"Мелет чепуху какую-то " – с досадой подумал Журка. И сказал устало:
– С женщинами не дерутся…
– Ах вот что! – опять взвизгнул Виктор Борисович. – Ты нахал! Дерзкий мальчишка! Значит, если бы Маргарита Васильевна не была женщиной, ты мог бы кинуться в драку? На своего наставника? На пе-да-гога? Может быть, ты кинешься на меня?
"Что ему надо?" – тоскливо подумал Журка. В классе стало тихо. Видимо, вопрос завуча озадачил всех. И вдруг поднялся Сашка Лавенков. Сказал ясно так и ровно:
– Нет, ему на вас нельзя. Вот если наоборот – другое дело.
– Что? – озадаченно спросил Виктор Борисович. – Что наоборот?
– Я говорю, что вам, наверно, можно, – разъяснил Сашка, и в голосе его прорезался негромкий звон. – Возьмите его за ухо и головой о дверь. Как Вовку.
Было тихо, а стало еще тише. Виктор Борисович шелестящим шепотом сказал:
– Что? Как ты смеешь? Какой Вовка?
– Мой брат. Лавенков из третьего "Б", – разъяснил Сашка. – Вы, конечно, уже забыли. Он вчера бежал по коридору, а вы его за ухо хвать и в учительскую поволокли. И лбом о косяк.
Виктор Борисович коротко задохнулся:
– Ты… Ты… Это чудовищная клевета! Это… Ин-си-ну-ация!
– Я не знаю, что такое эта ин… си… В общем, не знаю, – холодно ответил Сашка. – Только Вовка никогда не плачет, а вчера пришел со слезами. И ухо болит до сих пор.