Журавленок и молнии - Страница 37

Валерий Михайлович работал авиационным техником в Картинске на местном аэродромчике, а сейчас, наверно, в большом аэропорту. А может быть, и в другом месте. Он разбирался не только в самолетных моторах, а кажется, во всем на свете. Все, что хочешь, мог смастерить и починить: и деревянный самострел с хитрым спуском, и цветной телевизор…

Работал Валерий Михайлович всегда молча. Он считал, что чем больше человек шевелит языком, тем хуже работает руками. Но не всегда он был молчаливый. Однажды в походе у костра он целый час рассказывал сказку про маленького робота по имени Трикола (три кола – значит, три единицы, номер сто одиннадцать)…

Лидия Сергеевна поставила Журку перед собой и весело сказала:

– Валерий, смотри, кто пришел. Помнишь Журавленка?

Валерий Михайлович поднял голову, глянул из-под насупленных бровей, вдавил большой палец в ямку на подбородке (такая была у него привычка) и сказал, подумав:

– Я всех помню. Я эту пичугу для доски почета снимал…

– А вот и перепутал! – засмеялась Лидия Сергеевна. – Для доски ты снимал его друга Рому Светлякова да еще трех девочек…

Она так просто, легко вспомнила о Ромке. Без всякой печали. Ну и правильно, так и надо. Пусть будет, будто Ромка живой…

– А меня вы тоже фотографировали, – сказал Журка. – Для стенгазеты.

– Совершенно верно! – обрадовалась Лидия Сергеевна. – У тебя там еще стихи были! Про Новый год. Как же там? А, вот…

"Ой, не надо", – подумал Журка и слегка покраснел. Но Лидия Сергеевна уже декламировала:

Вот и Новый год пришел,
Всем нам стало хорошо.
Пусть нам вьюга лица лижет,
Лето все же стало ближе…

– Видишь, я запомнила… А сейчас пишешь стихи?

– Нет, что вы, – испугался Журка. – Это я нечаянно тогда сочинил. А с тех пор почти и не пробовал.

Валерий Михайлович встал. Шагнул к Журке.

– Эту газету я тоже помню… Ну, здравствуй. Теперь здесь живешь?

Он протянул Журке громадную пятерню. Журка положил в нее свою ладонь и сказал:

– Мы недавно переехали.

– Ну и молодец. А то Лида у меня тут совсем извелась без ребят.

– Не сочиняй. Мне хватает Максима и тебя. Оба неслухи…

– Женский гнет, – сказал Валерий Михайлович и вернулся к подоконнику.

Лидия Сергеевна усадила Журку, развернула складной стол, сказала, что утром приезжала ее мама, привезла всякого варенья, и сейчас они будут пить чай.

– Ты какое варенье любишь, Журка?

– Всякое, – подал голос Максим, который уже приволок ящик с "констхуктохом" и агитировал Журку строить самолет.

– Я, между прочим, спрашиваю не тебя, а Журку…

Журка посмотрел на Максима, улыбнулся и сказал:

– Всякое…

– Заговорщики.

Пока Журка и Максим свинчивали из дырчатых пластмассовых полосок "кхылья", на столе появились вазочки, блюдца и разной величины фаянсовые чашки.

– Журка, помнишь эту? Вы с Ромой всегда из таких пили, из больших, чтобы лишний раз не наливать. Их две было, а потом одна разбилась. Так жаль…

Журка внутренне вздрогнул. Но не сказал ничего, подошел к столу, взял в ладони тяжелую чашку с синим кораблем и надписью "Путешествие Магеллана". Покачал тихонько…

– Устраивайся ближе к варенью, Журка… Эй, мужчины, садитесь!

Они пили чай со "всяким" вареньем и вспоминали свой третий "В". Вспоминали прием в пионеры и последний поход.

– Хороший был поход, – вздохнула Лидия Сергеевна и улыбнулась Журке глазами: "Ничего, все равно хороший". Она думала, что он до сих пор страдает из-за той истории. Журка сморщил переносицу и спросил:

– Вы никому не говорили?

– Что ты! Никому-никому…

– Смотрите-ка, тайны у них, – заметил Валерий Михайлович.

– Да, представь себе…

– Теперь уже не тайна, – сказал Журка, набравшись смелости. – Теперь можно рассказать. Потому что я себе за то дело, знаете, как отомстил…

И он, качая от смущения ногами и пряча нос в кружку, поведал про экспедицию на кладбище и про Федота. Лидия Сергеевна смешно поежилась:

– Ой-ей-ей. Я бы померла от страха. Какой ты отчаянный…

– "Отчаянный," – усмехнулся Журка. – Просто выхода не было. Я подумал: "Что скажу Ромке, когда приедет?"

Чашка грела Журке ладони фаянсовыми боками. Он опять покачал ее и тихо сказал:

– У меня с трещинкой была, а эта без трещинки, Ромкина… Лидия Сергеевна, у вас есть Ромкина фотокарточка? Я давно не видел его…

– Есть, конечно. У меня все ваши есть, я сейчас достану… А у тебя разве нет?

– У меня только общая, где весь класс. Ромка там боком стоит, лицо плохо видно.

– Можно найти хороший негатив и напечатать портрет. У Валерия все фотопленки хранятся… Только снимки-то давно делались, сейчас он подрос, наверно, как и ты. Написал бы ты ему: пусть свежую фотокарточку пришлет… Что с тобой, Журка?

А что? С ним ничего. Осторожно поставил чашку, даже не плеснул на скатерть…

Она ничего не знала. Она уехала из Картинска почти сразу после того похода, и потом никто не написал и не сказал ей о Ромкиной гибели… И сейчас давнее Журкино горе, к которому он привык, для нее оказалось новым и неожиданным.

Наверно, ей хотелось заплакать, но она только сжала губы и минуту или две молча сидела и водила по клеенке блестящей ложечкой. Потом сказала в нависшей тишине:

– Ромка, Ромка… Вот ведь судьба какая… За что людям такое горе?

"Молнии, – хмуро подумал Журка. – Разве они спрашивают?" И тихо объяснил:

– Там поперек дороги проехал самосвал, а из кузова песок сыпался. Получилась такая горка на асфальте, как бархан. Они на нем взлетели, будто на трамплине, перевернулись и в столб… в бетонный…

Валерий Михайлович вдруг встал из-за стола.