Журавленок и молнии - Страница 27

Была в слезах и ярости Шкалика такая неподдельная правота, что лейтенантша растерялась. К тому же Шкалик упал на деревянный диванчик и крепко стукнулся лбом о подлокотник. Прибежала девушка-сержант, Шкалику дали воды, велели успокоиться и отпустили. Уходя, он напомнил Горьке залитым слезами взглядом: "Не болтай"…

Горька, всхлипывая, покорно рассказал историю, как хотел сдать бутылку, чтобы получить деньги на кино.

– Так-так, – покачивая какой-то домашней, не милицейской прической, сказала лейтенантша. – С этого все и начинают. Жаль мне тебя, но родителей придется для беседы пригласить. И, возможно, оштрафовать. Где ты живешь?

Горька знал, что изворачиваться бессмысленно. Морщась от слез, назвал адрес, потом – как зовут маму и папу.

– Место работы родителей?

Услыхав о работе отца, лейтенантша отложила ручку. Что-то изменилось в ее лице.

– Как? Значит, тот самый Геннадий Сергеевич Валохин, старшина? Ну и ну… Ладно, иди домой, Горислав Валохин, а папе я позвоню. Надеюсь, папа займется твоим воспитанием…

Горька знал, что "папа займется"…

Страх у Горьки сначала поубавился, когда он оказался на улице. Все-таки кругом был простор и была свобода. Но Горька понимал, что свобода эта обманчивая. Куда он денется? Бежать? Все равно сыщут, доставят обратно через детприемник. Еще хуже будет.

От досады и отчаяния Горька закинул в траву сумку Капрала. Он знал, что на этот раз отец не будет горячиться: тут не двойка в дневнике и не ведро с мусором, которое Горька забыл вынести… Станет тихо-тихо, мама уйдет на кухню, прижав к лицу руки, и в этой тишине отец спокойно скажет: "Ну-ка иди сюда… Значит, воровать начал? Хочешь, чтобы отца прогнали с работы? Не выйдет, лучше я тебя сам…" Потом начнут слабо звякать колечки портупеи…

Горька тихо заплакал на ходу и так, с опущенной головой, наткнулся на Егора Гладкова.

– Ты чего? – спросил Егор с усмешкой, но и с тревогой.

Егор, конечно, не был другом. Он относился к Горьке "не очень". Кажется, даже слегка презирал. Но он был справедливый. И он был все-таки свой. Горька, ничего не скрывая, рассказал свою печальную историю.

Егор плюнул, хмыкнул и несколько раз назвал Горьку дураком и дубиной. Горька покорно молчал.

Егор привел Горьку на пустырь, где на блоках сидела вся компания, и сердито пересказал ребятам Горькины приключения.

Горька, сидя с головою ниже плеч, молча выслушал все насмешки и высказывания о его безмозглости.

– Ох и врежет ему папаша, – задумчиво проговорил Митька Бурин и поерзал, будто врезать собирались ему самому.

– Ну и правильно, – сказал беспощадный Сашка Граченко.

– Правильно или неправильно, а что делать… – заметил Егор. – Сам напросился.

Подошел Журка, увидел зареванного Горьку и серьезные лица. Спросил, конечно, что случилось. Журке сумрачно и подробно рассказали. Журка недоуменно и, кажется, с испугом взглянул на Горьку. Они на миг встретились глазами, и Горька еще ниже опустил голову: надеяться на дружбу с внуком Юрия Григорьевича теперь не приходилось… Сашка Лавенков сказал:

– А Капрал ох и скотина. Не мог сам-то пойти, дурака со стороны позвал.

– Шкалик тоже шкура, – заметил его брат Вовка. – Унес ноги и рад.

– Так он же и правда ничего не делал, – усмехнулся Митька. – Когда они мопед от школы угнали, он тоже… Помните?

Все, кроме Журки, кивнули: помнили. И Горька помнил. Но что ему какой-то мопед, что ему Шкалик? С ним-то, с Горькой, что будет?

– Анальгину купи в аптеке, – вдруг посоветовал Митька Бурин. То ли шутя, то ли по правде. – Таблетку слопаешь, боль задерживает. У меня когда сломанная нога болела, я так спасался.

Горька поднял глаза.

– Правда?

Митька пожал плечами: не хочешь – не верь. А Горька опять столкнулся взглядом с Журкой, и тот опять быстро опустил глаза. А позади Журки Горька увидел отца. Еще далеко. Он медленно шел к ребятам через пустырь.

Горька начал съеживаться. Все сильнее и сильнее – как проколотый воздушный шарик. Старшина Валохин подошел и негромко сказал согнутой Горькиной спине:

– Пошел домой…

Горька поднялся. Все захолонуло в нем. И мелкими шажками, не оглянувшись на ребят, он двинулся за отцом… И услышал тонкий вскрик:

– Подождите!.. Постойте! Товарищ старшина!

Отец оглянулся. Горька тоже оглянулся. Журка подлетел – в сбившейся рубашке, с растрепанными волосами, с распахнутыми глазами. И были в этих глазах отчаяние и решительность.

– Товарищ старшина!.. Но вы же не знаете… Вот вы его… А он же не виноват. Его Капрал заставил! И этот… Шкалик! Правда…

Журкин голос угас под внимательным взглядом Горькиного отца. Горька знал этот взгляд. От него всегда терялись слова и пропадала надежда на помилование.

Но Журка не опустил глаза. Он мотнул волосами и снова сказал, только потише:

– Горька не виноват.

Горькин отец спросил ровным голосом:

– Ты внук Юрия Григорьевича Савельева?

– Да…

– Понятно… А тебя Капрал смог бы заставить воровать?

Горька увидел, что Журка смешался, потупился. Сказал сбивчиво:

– Не знаю…

– Знаешь. Не смог бы, – с короткой усмешкой сказал отец. – Ну, хорошо, спасибо за ценную информацию. Разберемся. – И кивнул Горьке: – Пошли.

Когда Горька с отцом скрылся в своем доме, Журка почувствовал, как дрожат у него ноги. И сердце стучит с такой частотой, будто ушел от опасной погони. Ладно, не в этом дело. Все же он успел хоть чем-то помочь бестолковому Горьке. Как он это придумал и как решился побежать следом, Журка и сам не понял. Когда увидел, с какой покорностью и страхом семенит Горька за отцом, будто сорвалась пружина. Нельзя беспомощно сидеть, когда человека уводят на казнь…